Без кейворда
Живой труп (Мавзолей как археологическая проблема)
Гипотетический вынос тела Ленина из мавзолея будет лучшим свидетельством того, что дело его живет.
Что бы ни толковали обретшие благодать неофиты (бывшие профессиональные атеисты) о необходимости христианского погребения, их православный азарт замешен на крепкой большевистской основе. В отличие от искренней и по-хорошему наивной Аллы Пугачевой, чье мнение трактуется еще более наивным телевидением как глас народа, наши демократические лукавцы не могут не понимать, что в настоящем случае речь идет только об одном – об изменении статуса. Исторический прах надо понизить в чине. Однажды, в октябре 1993-го, у него уже отобрали телохранителей, приравняв тем самым к еще живым, но тоже проштрафившимся функционерам, у которых в порядке государственной кары отключили спецсвязь, канализацию и водопровод.
Через семьдесят с лишним лет после своей физической смерти Владимир Ульянов остается непременным участником новейших политических игрищ.
Кому быть живым и хвалимым, Кто должен быть мертв и хулим, – Известно у нас подхалимам Влиятельным только одним.
Ленин – фигура знаковая. Нынешняя власть относится к нему как к политическому противнику; левая оппозиция – как к союзнику и сюзерену. Любые манипуляции с телом будут восприняты исключительно как политический акт.
Насельника мавзолея, как любого человека, желательно похоронить. (Естественнее всего – предать земле на том же месте, где он покоился до сих пор.) Этого требует вовсе не политическая целесообразность, а простое нравственное чувство. Однако в сегодняшней стране, где бал правят мытари и фарисеи, подобное милосердие будет отдавать ложью.
Не пора ли деидеологизировать Ильича? А заодно – и всю российскую историю последних столетий?
Различаем негодующий вопль, готовый исторгнуться из многих честных грудей. Как? Разве в истории не существует моральных оценок? Разве уже не актуален звонкий юношеский вопрос – «делать жизнь с кого?». Можно ли оправдать пролитие невинной крови и не заклеймить злодеев? Конечно, нельзя. Но значит ли это, что, взыскуя истины, мы должны призывать в качестве арбитра (или, что еще хуже, исполнителя исторической мести) всегда несовершенную (чтобы не сказать сильнее) власть? История – дело общественное: хотелось бы разобраться с ней без навязчивого посредничества государства.
Пора сделать прошлое предметом трезвых и пристальных размышлений, а не использовать его в качестве средства для поддержания тонуса у отдельных начальствующих лиц.
Английские роялисты вытащили труп Кромвеля из могилы и вздернули его на виселице – к вящему ликованию толпы. Французские поборники свободы то и дело обновляли свой Пантеон, так что вскоре сами запутались во вносимых и выносимых. В конце концов у них хватило ума почесть день взятия Бастилии общим национальным торжеством. Вряд ли отсюда можно заключить, что французов по-прежнему восхищает неутомимость «национальной бритвы» или они горячо одобряют расстрелы вандейских крестьян. Они лишь констатировали тот факт, что их революция – это мировой катаклизм (который в эпоху Реставрации мог, положим, рассматриваться как историческая ошибка) и что Республика (а кстати, и обе Империи) ведет свой отсчет от этого рубежа.
Но Европа нам не указ. Недаром замечено, что Россия – единственная в мире страна с непредсказуемым прошлым.
Помнится, в наших учебниках изъяны царизма разоблачались с такой неиссякающей страстью, что невольно закрадывалось подозрение: призрак самодержавия является победителям как грозный ночной кошмар. В этих школьных неистовствах различим комплекс вины.
Но не такой ли методе – разумеется, с переменой знаков – мы верны до сих пор?
Между тем история совершилась так, как она совершилась: кровь отцов (всех отцов) на нас и на детях наших. В трагедии не осталось живых – там никто никогда не примирится ни с кем. Волк не возляжет рядом с невинным агнцем. Пули Ипатьевского подвала стоят пуль 9-го января. И если в метафизическом смысле убиенное царское семейство давно покоится в общей могиле с теми, кто их уничтожил, то в реальности политической погребальные ставки все время растут. Мы все еще не можем «определиться» – между монархией и диктатурой пролетариата.
Попробуем, однако, вообразить: в первом веке от Р.Х. в Египте бурно дебатируется вопрос о будущем сфинкса или о судьбе давно ограбленных пирамид. Их грубых форм не приемлет тонкий эллинистический вкус. К тому же репутация фараонов сомнительна: иные стали причиной египетских казней, и никто из них не поклонялся новым богам. Пирамидам, впрочем, повезло. В отличие от храма Христа Спасителя им удалось уцелеть: разрушить такое – себе дороже.
Срыть мавзолей значительно проще.
Правда, вот в чем загвоздка. Через каких-нибудь двести лет Ленин будет для наших потомков не более чем Хеопс. Что им Гекуба? Но то, что так примелькалось в центре Москвы, имеет не местный, а гигантский мировой интерес.
Никогда и нигде тоталитарно-языческое сознание, отринувшее бессмертную душу и потщившееся водрузить на ее место (может быть, в тайной надежде на воскресение) как бы нетленную плоть, не выражало себя в такой абсолютной и законченной форме. Ни один исторический раритет не скажет потомкам больше о том, что с нами случилось; ничто не потрясет их сильнее, чем этот леденящий сердце мемориал.
Гробница Тутанхамона – это гробница Тутанхамона. Ленин – нравится он нам или нет – есть обстоятельство истории и культуры. Это «всего лишь» музейный экспонат, который не принадлежит никому.
Погребения достойны все. Но разве не язычество чистой воды – наивно веровать в то, что, предав земле назначенного в бессмертие страстотерпца, мы тотчас избавимся от нынешней Смуты? Прежде всего – вовремя получим зарплату. И, если уж очень повезет, – насладимся плодами гражданского мира.
Увы нам: языческое капище у стен Кремля зеркально отражает нашу ментальность.
Как бы не пришлось будущему Лужкову – ради восстановления утраченной памяти – затевать очередной новодел: воздвигать на прежнем месте макет мавзолея (само собой, в натуральную величину) и заботливо укладывать в точное подобие гроба муляж дорогого покойника, которого вдохновенно изваяют будущие Зайцев, Церетели и Глазунов.
И все-таки: что делать с Ильичом?
По-видимому, это не наш вопрос. Оставим мертвым хоронить своих мертвецов. У нас есть дела понасущней и поважней. Например – спасать от гибели то, что еще осталось от исторической России. А отнюдь не спорить о судьбе священных костей. Они не стоят ни капли той крови, которая может пролиться из-за них. Не предоставить ли мавзолею «отсроченный статус»? Иначе – неправда, сиюминутность, суета и раздор. В стабильной, цветущей, а главное, неуниженной и неоскорбленной стране эта проблема решится сама собой.